Безумие всегда настает незаметно; и для субъекта, и для окружающих. Полагаю, если как следует объяснить причины безумия обычному человеку, он и сам не найдет в происходящем ничего сверхъестественного. Но безумие, как и дьявол, кроется в деталях, и потому безумец никогда их не будет упоминать. Ведь стоит только подмешать в рассказ какой-то мелкий и малозначительный, на первый взгляд, нюанс, как он отравит весь водоем. Впрочем, аналогия с водой и ядом тут не вполне уместна. Скорее, это похоже на мгновенное прозрение, когда последний кусочек мозаики радикальным образом меняет всю картину (для этого в свое время, кстати, придумали эпилоги). Ты слушаешь человека, и ты понимаешь его, уважаешь его суждения, в чем-то даже разделяешь взгляды. Но стоит только услышать некую деталь, переворачивающую всё с ног на голову, как ты понимаешь, что перед тобой стоит не человек, но монстр, дикое чудовище, по какой-то инфернальной причине оставшееся в человеческом обличье.

Безумие незаметно. Городские сумасшедшие, лжемессии и буйнопомешанные — это не безумцы, это больные люди с органическими повреждениями мозга. Настоящее же безумие характеризуется полным и окончательным осознанием реальности во всей её безжалостности и равнодушии. Этот процесс не постепенный, переход происходит мгновенно. И ничего, в общем-то, ужасного в нем нет, просто наступает прозрение. Обычные люди могут противостоять этому с помощью мощнейшего и древнейшего из психологических инструментов — отрицания. А безумию характерно принятие реальности. Другое дело, что жить в такой реальности больше не хочется. Поскольку же других реальностей, чтобы жить, у нас нет, то и вывод из всего вышесказанного делается неутешительный и однозначный. И вот как раз он формулируется постепенно и очень не сразу.

Во мне еще теплилось некое отрицание. Я отрицал счастье и любовь. Это должно быть целостное понятие, а не пунктирное. В моем понимании если на отрезке длиною в жизнь у счастья и любви могут быть разрывы, то никакого счастья и никакой любви существовать не могло, поскольку в таком случае это уже не возвышенные чувственные категории, а сезонная коммерция с целью электрохимической выгоды.

И я любил глумиться над людьми, которые этого еще не осознали (многие так и умирают, блаженными невеждами). Я видел на улице влюбленную пару и в деталях представлял, каким образом их чувства покроются паршой ненависти и отторжения, кто и как будет друг другу изменять, и, наконец, с особым удовольствием я смаковал сцену расставания. Я видел конец любви на Земле, я был пророком ненависти. Порой мне казалось, что я улавливал в глазах случайных прохожих то же посеревшее и обугленное здание веры в ложный мир, что сгорело и во мне самом. Разумеется, каждый раз мы разминались и шли дальше по своим бессмысленным делам. О чем мы могли говорить? Прозрение истинной реальности не нуждается в обсуждении с другими такими же прозревшими, нам нет необходимости вступать в клубы по интересам, ведь вся суть подобного общения сводилась бы исключительно к попыткам ухода от непрерывного напоминания себе об истинном положении вещей. На каком-то этапе осознания этой страшной тайны особенно остро начинаешь понимать тщетность любой реакции.

Именно поэтому и не было смысла делиться истинной картиной мира с блаженными: они решат, что перед ними безумное чудовище. Мне казалось, что я остался в теле человека лишь по чистой случайности.

А вы спрашиваете: «как книжка пишется?». Пишется.

Вашему вниманию предлагается отрывок из моего перевода книги писателя Гаспара Пелюра «Беллс»:

Величайшей ложью современности является идея о вечном низвержении. Люди почему-то решили, что человечество стремительно деградирует из светлых времен золотого века во тьму века каменного. Порой они даже приводят аргументы: повсеместный разврат, системная деградация общества и отбившаяся от рук молодежь — те самые пресловутые потерянные поколения. Складывается впечатление, что еще лет тридцать, и люди примутся грызть землю для выживания, настолько теряется молодежь из поколения в поколение. Самым хитрым смысловым капканом является выражение «не повезло жить в эпоху перемен». Родители очень любили это выражение и в доказательство своих слов приводили воспоминания своей, по их словам, беззаботной и безоблачной молодости.

Разумеется, никакого золотого века в истории человечества не было; периоды ренессанса, как я со временем понял, порой были темнее многих эпох презрения, и оставляли после себя, к сожалению, не только Джоконду да Винчи, но и Божественную комедию Данте, да и то из естественной брезгливости донести другие, более значительные проявления культуры тех времен.

Правда же заключается в том, что плохо человеку было всегда. Когда не было компьютеров, человек страдал из-за их отсутствия. Когда они появились, выяснилось, что они медлительные. Когда они стали быстрее, человек пожаловался на размеры. Уменьшив их, оказалось, что они слишком маленькие и боятся воды.

Очень мы одинокие, и очень хочется, чтобы кто-нибудь нас пожалел. Но поскольку жалеть нас некому, стенаем мы вслух. Некоторые, к слову, занимаются этим публично, работая актерами театра и кино, и получая за это большие деньги. Оттуда и повальный упаднический настрой, а также нарушения сна и пищеварения. Не хотим мы ценить имеющееся, не собираемся благодарить судьбу и Бога за дары трудов и страданий. Этого всегда было и будет мало. Мои родители взрастили цивилизацию эгоистов.

Я часто размышлял о судьбах Франции, пытаясь понять, где мы пошли не туда, отчего наши дети рождаются с анэнцефалией и почему получают на уроках низкие оценки. К выводам, которые можно сформулировать в словах, я так прийти и не смог, хотя оценил свою несомненную способность размышлять о судьбах, не призывая в союзники виноградного змия (сухого и полусладкого). От этого становилось грустно и в результате процесс подпитывал сам себя.

Со временем я даже научился не отделять себя от народной массы (известная ошибка всех государственных и политэкономических мыслителей), и пытался вникнуть в ход мысли рабочего люда. Отчасти из-за этого я пошел работать редактором, на этот вечно кровоточащий и раздраженный подвигом непрерывного существования срез общества (эту фразу я специально выписал в свой блокнот и подчеркнул красным, надеясь при случае использовать в будущем магнум опусе).

Впрочем, эти размышления не являлись бесплатными для творческого контура, а его следовало экономить. Я уже знал, что талант — не навсегда. Старый мэтр Жак Роше наверняка мог не переводя дыхания перечислить с дюжину выдохшихся писателей, растерявших талант перед своим магнум опусом. Опоздать было страшно, а торопиться нельзя. Слишком я еще молод. И очень боюсь, что, когда читатель станет старше меня, будет раздраженно морщиться, глядя на мои незрелые философские рассуждения.

А спасать отечество так надо.