Как книжка пишется?

Безумие всегда настает незаметно; и для субъекта, и для окружающих. Полагаю, если как следует объяснить причины безумия обычному человеку, он и сам не найдет в происходящем ничего сверхъестественного. Но безумие, как и дьявол, кроется в деталях, и потому безумец никогда их не будет упоминать. Ведь стоит только подмешать в рассказ какой-то мелкий и малозначительный, на первый взгляд, нюанс, как он отравит весь водоем. Впрочем, аналогия с водой и ядом тут не вполне уместна. Скорее, это похоже на мгновенное прозрение, когда последний кусочек мозаики радикальным образом меняет всю картину (для этого в свое время, кстати, придумали эпилоги). Ты слушаешь человека, и ты понимаешь его, уважаешь его суждения, в чем-то даже разделяешь взгляды. Но стоит только услышать некую деталь, переворачивающую всё с ног на голову, как ты понимаешь, что перед тобой стоит не человек, но монстр, дикое чудовище, по какой-то инфернальной причине оставшееся в человеческом обличье.

Безумие незаметно. Городские сумасшедшие, лжемессии и буйнопомешанные — это не безумцы, это больные люди с органическими повреждениями мозга. Настоящее же безумие характеризуется полным и окончательным осознанием реальности во всей её безжалостности и равнодушии. Этот процесс не постепенный, переход происходит мгновенно. И ничего, в общем-то, ужасного в нем нет, просто наступает прозрение. Обычные люди могут противостоять этому с помощью мощнейшего и древнейшего из психологических инструментов — отрицания. А безумию характерно принятие реальности. Другое дело, что жить в такой реальности больше не хочется. Поскольку же других реальностей, чтобы жить, у нас нет, то и вывод из всего вышесказанного делается неутешительный и однозначный. И вот как раз он формулируется постепенно и очень не сразу.

Во мне еще теплилось некое отрицание. Я отрицал счастье и любовь. Это должно быть целостное понятие, а не пунктирное. В моем понимании если на отрезке длиною в жизнь у счастья и любви могут быть разрывы, то никакого счастья и никакой любви существовать не могло, поскольку в таком случае это уже не возвышенные чувственные категории, а сезонная коммерция с целью электрохимической выгоды.

И я любил глумиться над людьми, которые этого еще не осознали (многие так и умирают, блаженными невеждами). Я видел на улице влюбленную пару и в деталях представлял, каким образом их чувства покроются паршой ненависти и отторжения, кто и как будет друг другу изменять, и, наконец, с особым удовольствием я смаковал сцену расставания. Я видел конец любви на Земле, я был пророком ненависти. Порой мне казалось, что я улавливал в глазах случайных прохожих то же посеревшее и обугленное здание веры в ложный мир, что сгорело и во мне самом. Разумеется, каждый раз мы разминались и шли дальше по своим бессмысленным делам. О чем мы могли говорить? Прозрение истинной реальности не нуждается в обсуждении с другими такими же прозревшими, нам нет необходимости вступать в клубы по интересам, ведь вся суть подобного общения сводилась бы исключительно к попыткам ухода от непрерывного напоминания себе об истинном положении вещей. На каком-то этапе осознания этой страшной тайны особенно остро начинаешь понимать тщетность любой реакции.

Именно поэтому и не было смысла делиться истинной картиной мира с блаженными: они решат, что перед ними безумное чудовище. Мне казалось, что я остался в теле человека лишь по чистой случайности.

А вы спрашиваете: «как книжка пишется?». Пишется.